Vigorish

...Слышу аплодисменты, театр переполнен. Начинаю то, что всегда лишает меня сил накануне: публичную лекцию.
Ведущий начинает со слов, что меня нет необходимости представлять – что невежественно, поскольку для этого он здесь и находится, не учитывает, что многие в зале, возможно, не знают точно, кто я такой, их привели сюда друзья. Однако, несмотря на своё замечание, он всё-таки озвучивает мои биографические данные, говорит о моих достоинствах, полученных премиях, миллионах проданных книг. Начинает благодарить спонсоров, приветствует меня и предоставляет мне слово.

Я тоже благодарю, говорю, что самоё важное, что должен сказать, помещаю в мои книги, но считаю себя обязанным в отношении своих читателей: показать человека, стоящего за его фразами и абзацами книги. Объясняю, что человеческая сущность заставляет нас делиться только тем, что мы имеем из самого хорошего – ибо мы всегда находимся в поисках любви, одобрения. Поэтому мои книги всегда будут видимой вершиной горы среди облаков или островом в океане; свет падает туда, всё кажется на своих местах, но под поверхностью существует неизвестное, тьма, непрерывный поиск самого себя. Рассказываю, как трудно было писать «Время раздирать, и время сшивать», и что многие части этой книги я понимаю только сейчас, по мере того, как перечитываю, словно детище всегда богаче и крупнее его создателя.

Говорю, что нет более скучного занятия, нежели читать интервью или присутствовать на лекциях авторов, разъясняющих персонажи своих книг: ведь написанное или объясняет всё само по себе или же это книга, которую не следует читать. Когда писатель появляется на публике, он должен стремиться показать свою вселенную, а не пытаться объяснить своё произведение; и по этой причине начинаю говорить о более личном:
- Недавно я был в Женеве для серии интервью о новой книге. В конце рабочего дня, поскольку одна подруга отменила ужин, я вышел прогуляться по городу. Ночь была особенно приятной, улицы пустынны, в барах и ресторанах кипела жизнь, всё выглядело абсолютно спокойным, всё было красиво, и вдруг…
«…вдруг я ощутил, что абсолютно одинок.

«Понятно, что в этом году я оставался в одиночестве много раз. Конечно, в каком-то месте в двух часах лёта моя возлюбленная ожидала меня. Очевидно, что после насыщенного дня, каким был тот, не было ничего лучше, чем прогуляться по улочкам и переулкам старого города, без необходимости разговаривать с кем-то о чем-то, а лишь созерцать окружающую меня красоту. Но появившееся ощущение было чувством угнетающего, тревожного одиночества – мне не с кем было разделить этот город, прогулку, комментарии, которые я хотел бы сделать.

«Я взял сотовый телефон, который был со мной, - в конце концов, у меня было достаточно друзей в этом городе, но было уже поздно звонить кому бы то ни было. Я обдумал возможность войти в один из баров, заказать чего-нибудь выпить – и почти наверняка меня кто-нибудь узнал бы и пригласил к своему столику. Однако я устоял перед искушением и попытался прожить этот момент до конца, обнаружив, что нет ничего хуже, чем чувство того, что никому нет дела, существуем мы или нет, что никто не заинтересован в наших комментариях о жизни, что мир может и дальше прекрасно обходиться без нашего докучливого присутствия.

«Я принялся представлять себе, сколько миллионов человек в этот момент были уверены, что они не нужны, несчастны, сколь бы богаты, приятны, очаровательны они ни были, - потому что они одиноки той ночью, и накануне тоже, а, возможно, будут одни и завтра. Студенты, не нашедшие, с кем им выйти, пожилые люди перед телевизорами, словно это – их последнее спасение, бизнесмены в своих номерах в отелях, размышляющие, имеет ли какой-либо смысл то, чем они занимаются, женщины, которые провели вторую половину дня, делая себе макияж и прическу, чтобы пойти в бар и изображать вовсе не заинтересованность в компании, а ради подтверждения того, что они все ещё привлекательны, что мужчины на них посматривают, затевают разговоры, а они с высокомерным видом отвергают любое сближение, поскольку ощущают себя униженными, опасаются, что мужчины догадаются о том, что они – матери-одиночки, занятые на неважнецких должностях, неспособные поговорить о происходящем в мире, ибо трудятся с утра до вечера, дабы удержаться на плаву, и у них нет времени читать новости. Это люди, посмотревшие в зеркало и считающие себя некрасивыми, полагают, что главное – красота, и довольствуются тем, что проводят время, разглядывая журналы, где все так красивы, богаты, знамениты. Сразу после ужина мужчины и женщины хотели бы поговорить, как это было в старину, но у них немало других забот, иных, более важных вещей, а беседа может и подождать до утра, которое никогда не наступает.

«Под вечер того дня я пообедал с одной подругой, которая только что развелась, и она говорила мне: «теперь у меня полная свобода, о которой я всегда мечтала». Ложь! Никто не желает подобной свободы, все мы хотим обязательств, человека рядом с собой, любующегося красотами Женевы, обсуждающего книги, интервью, фильмы или делящегося сэндвичем из-за отсутствия денег на покупку двух. Лучше съесть половину, чем целый. Лучше быть прерванной мужчиной, который спешит домой, потому что по телевидению показывают важную игру в футбол, или прерванным женщиной, которая хочет рассмотреть витрину и встревает посреди комментария о башне кафедрального собора, - чем иметь целую Женеву только для себя самого, все время и спокойствие мира для ее посещения. Лучше испытывать голод, чем одиночество. Потому что когда вы одиноки, - а я говорю об одиночестве, которое мы не выбираем, а вынуждены принимать, - это все равно, что перестать быть частью человеческой расы.
Симпатичный отель с его комфортабельным двойным номером, внимательным персоналом, обслуживанием высочайшего уровня, - все это вынуждало меня чувствовать себя еще хуже, потому что я должен быть довольным, удовлетворенным всем тем, чего достиг.

«На обратном пути я пересекался с другими людьми в такой же ситуации, как моя, и заметил, что у них два типа взглядов: вызывающие, поскольку они хотят делать вид, что сами выбрали одиночество этой красивой ночью. Или печальные, стыдящиеся одиночества.

«Я рассказываю все это, потому что вспомнил недавно в одном отеле в Амстердаме о женщине, стоявшей рядом, говорившей со мной, рассказывавшей о своей жизни, и все равно она была более одинока, чем когда-либо. Рассказываю все это, потому что, хотя Экклезиаст и сказал, что есть время раздирать, и время сшивать, иногда время раздирать оставляет очень глубокие шрамы. Хуже, чем шагать одиноким и несчастным по Женеве, только находиться с кем-нибудь вместе, и поступать так, чтобы этот человек чувствовал, что он не имеет ни малейшего значения в нашей жизни».

Аплодисментам предшествовал длительный период тишины.